— Первая шеренга, встать! Рота, автоматы на пле-чо!

Из открытого полутемного ангара два солдата вывезли широкую тележку, на которой стояли 20 молочных бидонов.

— Так, — генерал взглянул на тележку и перевел взгляд на капитана.

— Ну и?

Солдаты остановили тележку возле тягача. Капитан встал, подошел к тележке, открыл бидон, наклонился и понюхал молоко. Все смотрели на него. Он выпрямился и посмотрел на генерала. Генерал опустил глаза и тяжело вздохнул. Потом медленно подошел к Ольге, опустился на корточки. Ткаченко освободил ее рот.

— Понимаешь, — заговорил генерал, — если нет доверия, нет уверенности, что на человека можно положиться, тогда все теряет смысл. Все. Но, с другой стороны, обидеть человека недоверием, держать его на дистанции, так сказать, тоже может оттолкнуть. И оттолкнуть навсегда. Вот в чем проблема. Я ненавижу это идиотское правило: доверяй, но проверяй. Его придумали сталинские аппаратчики, карьеристы, шагающие по головам. Им важно было разобщить народ, посеять в нем подозрительность, неуверенность в своей работе, в себе самом. А значит — лишить человека профессионализма, отделить его от любимого дела, втянуть в болото производственных дрязг, превратить его в пешку для своих, так сказать, партократических игр. А следовательно, уничтожить в нем личность. То-есть, попросту, лишить человека звания Человек.

Он замолчал, разглядывая свои морщинистые руки.

— Иван Тимофеич, — осторожно заговорил Ткаченко, — мы с Сергеем Анатольичем хотели бы выяснить по поводу Подольска. Они и вчера звонили и сегодня. Басова нет, а Панченко я докладывать не могу.

— Почему? — поднял голову генерал.

— Не могу, — покачал головой Ткаченко.

— А вы, товарищ полковник, через «не могу», — генерал встал. — Сереж, звони Клокову.

Капитан снял трубку:

— 3, 16. Товарищ полковник, капитан Червинский. Здесь вот полковник Ткаченко приехал с Фокиной. Да. Да. По девятке. Иван Тимофеич? — капитан вопросительно посмотрел на генерала, тот отмахнулся. — Он уже ушел. Да. Уже выкатили. Да. Есть, товарищ полковник.

— Ну вот, — генерал посмотрел на часы. — Значит, я пойду к себе, Клокову про трисин — ни гу-гу. Пускай сам поебется.

Генерал подошел к ближайшей двери и исчез в ней. Ольга дернулась в руках все еще держащих се офицеров.

— Отпустите ее, — скомандовал Ткаченко и те отпустили.

Ольга поднялась с колен, подошла к открытому бидону и стала мыть лицо молоком. На другом конце подвала открылись двери лифта, вышел полковник Клоков.

— Никто ему ничего, ясно? — вполголоса произнес Ткаченко и двинулся навстречу Клокову. Они козырнули друг другу, пожали руки, — Рота, равняйсь! Смирно! — скомандовал Севостьянов. — Равнение на средину!

— Отставить, вольно, — сказал Клоков и подошел к офицерам. — Здравствуйте, товарищи.

Офицеры поприветствовали его.

— Как обстановка? — он посмотрел на подплывший кровью труп старушки, на безглавое тело Говорова.

— Приближена к боевой! — ответил Ткаченко и все засмеялись.

— Совсем хорошо, — Клоков увидел Ольгу, вытирающую лицо носовым платком. — Товарищ Фокина! Да где же ваш напарник? Капитан Воронцов? Наш замечательный сыщик?

Ольга не ответила.

— Что-то случилось?

Ольга убрала платок, одернула китель:

— Выписка в кармане у майора Зубарева.

Офицеры обернулись к Зубареву. Мгновенье он смотрел на Ольгу, потом дернулся к двери, но Ребров подставил ему подножку. Зубарев упал, на него навалились, прижали к полу.

— Переверните его, — скомандовал Клоков, подходя.

Зубарева перевернули лицом вверх.

— Обыщите.

Офицеры обыскали его, достали из внутреннего кармана кителя сложенный вчетверо листок бумаги. Клоков развернул, стал читать. Ольга подошла, заглянула в бумагу:

— Да. Это Лисовского. А ниже — по кольцам. Огуреева.

Клоков сжал тубы, кивнул. Ольга протянула ему зажигалку. Он взял ее:

— Старший лейтенант Севостьянов!

Севостьянов подошел.

— Спросите у этого гуся, где пробы. А если не скажет, вгоните ему пулю в лоб.

Севостьянов вынул из кобуры пистолет, оттянул затвор и направил на Зубарева.

— Они в сейфе… у Жогленко там… — пробормотал Зубарев.

Клоков щелкнул зажигалкой, поджег листок:

— Огонь.

Севостьянов выстрелил. Пуля попала Зубареву в грудь, он застонал, выгибаясь. Офицеры отпустили его. Клоков бросил горящий листок на пол, отдал Ольге зажигалку:

— Спасибо. Лейтенант, двух солдат мне.

— Соболевский, Ахметьев, выйти из строя! — скомандовал Севостьянов и солдаты подошли к полковнику.

— И вы тоже, — сказал Клоков двум солдатам в ватниках, — за мной — марш.

Он направился к лифтам. Ребров, Ольга и солдаты последовали за ним.

— Еще в Подольске он меня уверял, что с первого раза мы по параметрам не пролезем, — заговорил на ходу Клоков, — прошли комиссию, прошли ГУТ, отметились у Язова, потом выехали под Баршуп, — и все он тревожился, все писал докладные. И Басову, и Половинкину, и мудаку этому Ващенко: нормы не соблюдены, объект принят с сильными недоделками, барсовики текут, магнето течет, в выходном пробой.

Они вошли в лифт, он нажал кнопку 3 и продолжал:

— А это сентябрь, две недели дождь, дорога раскисла, тягачей хрен-два и обчелся, энергетики нам насрали от всего сердца, посадили нас на 572-ых, комиссия воет, Лешку Гобзева отстранили, Басов рвет и мечет, мы с Иваном Тимофеичем разрываемся…

Лифт остановился, двери открылись. Клоков первым шагнул на ковровую дорожку:

— И вдруг эта сволочь приходит ко мне и показывает фото. А у меня только что был разговор с Басовым. Тогда я впервые усомнился…

Они подошли к двери с номером 35. Клоков открыл и вошел первым.

Сидящий за столом прапорщик встал.

— Работайте, работайте, — махнул рукой Клоков, подошел к обитой черным двери, открыл. — Вы, с автоматами, здесь останьтесь.

Автоматчики встали у двери, остальные прошли внутрь уютного, обитого дубом кабинета. Клоков прикрыл за ними дверь и скомандовал:

— Раз!

Солдат в ватнике ударил Реброва ногой в живот, другой заломил Ольге руку. Ребров, согнувшись, повалился на пол, Ольга упала на колени.